Войнович Владимир - Этюд
Владимир Войнович
ЭТЮД
Я проснулся среди ночи в неизвестном часу и долго всматривался во что-то
смутное, белевшее передо мной, пытаясь определить, где я и кто я.
Чье-то шумное дыхание волнами наплывало слева, чье-то тихое отзывалось
справа, я лежал, стараясь не шевелиться, смотрел на то, что белело передо
мной, это был, видимо, потолок, да, похоже, что потолок, белый, с косо
размазанными по нему тенями оконных рам.
Я скосил глаза влево: свет уличных фонарей сочился сквозь открытое
наполовину окно, слабый ветер шевелил сдвинутые к краям занавески, шум прибоя
накатывал волнами (значит, там, за окном, было море), я перевел взгляд направо
и увидел, что рядом со мной лежит, посапывая во сне, какое-то существо с
обнаженным плечом, какая-то женщина, может быть, даже моя жена, но, не помня,
кто я, я не мог вспомнить и кто она, как ее зовут, сколько ей лет, когда мы
поженились и есть ли у нас с нею дети.
"Что же это такое? - подумал я не без тревоги. - Откуда я взялся здесь,
как оказались вокруг меня этот потолок, это море и эта женщина, что было до
этого и было ли что-нибудь?"
Может быть, я только что родился, может, очнулся после наркоза, после
реанимации, может, до этого я попал в катастрофу, у меня отняли руки-ноги, и
обрубок, называемый "Я", не имея памяти, ощущает только то, что сиюминутно
воспринимают глаза и уши.
Я пошевелил одной рукой, затем другой. Руки были тяжелые, но важно, что
они были. Были и ноги. Я видел, слышал, двигал конечностями, значит, со мной
все в порядке, я цел и невредим, единственное, чего мне сейчас не хватало, -
это сознания, кто я и где я.
Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться.
В сознании что-то забрезжило...
...По дождливому морю мы плыли на каком-то кораблике, пили водку из
граненых стаканов, ловили рыбу на "самодур", то есть голыми крючками без
всякой приманки, пили, жарили на берегу барана, купались, пили, шел дождь и
какая-то женщина возбужденно меня вопрошала: "Владимир, почему вы не
уезжаете?"
Сейчас, лежа с закрытыми глазами, я вспомнил ее слова и удивился, если
можно назвать удивлением то вялое чувство, которое во мне возникло. Почему она
задала мне этот странный вопрос? Разве я не уехал мальчиком из Петербурга,
разве не ютился в берлинской мансарде, страдая от холода, голода, безвестности
и унижений, пробавляясь шахматными сеансами, уроками игры в теннис, и не я ли
ловил бабочек в штате Вайоминг? Куда же мне ехать еще?
Бабочки, теннис, шахматы были связаны одной ниточкой, стоило потянуть за
один конец, как я сразу все вспомнил и сразу себя осознал: я старый человек, у
меня всё болит, я кое-что сделал в жизни, но зачем, скажите, зачем я написал
"Лолиту"?
Эта мысль явилась ко мне неожиданно. Она меня озадачила, она меня
растревожила; кажется, я никогда не жалел, что написал "Лолиту", и даже считал
ее своей лучшей книгой, но сейчас мне стало ужасно не по себе, я понял, что
это не лучшая, это плохая книга, худшая не только из моих, но и из всех
когда-либо написанных книг. Мне стало больно, и я заплакал.
Каждый, кто когда-нибудь о чем-нибудь думал, зна-ет, что мы не всегда, я
бы даже сказал, очень редко думаем словами. Мы думаем образами, ощущениями,
представлениями, которые затем более или менее беспомощно пытаемся выразить
словами. Мыслить и выражать свои мысли - далеко не одно и то же. Я думаю,
многие гении остались человечеству неизвестны только потому, что не сумели
выразить свои мысли ясно, то есть столь примитивно, чтобы они стали доступны
друг